Неподалёку был ещё один голос, причиняющий больше неудобств, потому что он обращался непосредственно к ней, говорил голосом собственных воспоминаний Зои, прикасался к ней и восхищался ею — точно так же, как она восхищалась звёздами.
— Тэм?
— Я иду к тебе, — сказал он.
Хайс повторял это уже не раз. И говорил что-то ещё. Что-то насчёт оборудования Зои, её набора инструментов.
Но ей было трудно удерживать на этом внимание. Она предпочитала прислушиваться к звёздам.
— Тео? — спросила она его по ошибке.
Потому что вновь оказалась в сиротском приюте, во сне.
— Нет, — ответил Хайс. — Не Тео.
Ближайший голос был тёплым и обволакивающим, он пришёл к ней под видом воспоминания о Дитере Франклине.
Вот он оказался перед нею — долговязый планетолог, светящийся изнутри, его рёбра и локти отчётливо выпирают даже под грубой синей униформой Ямбуку для технических работ.
— Вот он ответ, — пылко сказал он Зое. — Ответ на все эти древние вопросы. Нет, Зоя — во Вселенной мы не одни. Но мы чертовски уникальны. Жизнь — явление почти такое же древнее, как и сама Вселенная. Клеточная жизнь, как в древних марсианских окаменелостях. Она распространилась по Галактике ещё до зарождения Земли. Её разносит пыль взрывающихся звёзд.
На самом деле это говорил не Дитер, а кто-то другой, обращающийся к Зое через воспоминание о Дитере. Девушка отчётливо это сознавала. Было бы неудивительно, если бы она испугалась, но страшно ей не было. Зоя внимательно слушала.
— Малышка, я бы объяснил это получше, но у вас нет для этого слов. Давай посмотрим на это так: ты живое, сознающее себя существо. И мы такие же. Вот только сознаём себя по-другому. Жизнь бурлит во всей Галактике, даже в горячем и скученном ядре, где радиация погубила бы существ вроде тебя. Жизнь гибкая, она адаптируется. Сознание возникает… ну, почти везде. Вот только другой тип сознания, не такой как у тебя. Не сознание животных, рождающихся в неведении, чтобы прожить свой короткий век и умереть навсегда. Это исключение, а не правило.
— Я слышу, как разговаривают звёзды, — сказала Зоя.
— Да. Мы все можем говорить, и всегда говорим. Но это по большей части планеты, не звёзды. Планеты вроде Исис. Очень часто они совсем друг на друга непохожи, но на всех из них кипит жизнь. И все они говорят.
— Но не Земля, — предположила Зоя.
— Да. Не Земля. Мы не знаем, почему. Семя жизни, которое обнаружило ваше солнце, должно быть, повредилось. И вы выросли дикими, Зоя. Дикими и одинокими.
— Как сироты.
Дитер — существо под видом Дитера — печально улыбнулось.
— Да. В точности как сироты.
Но в действительности это говорил не Дитер.
То говорила Исис.
— Зоя, маячок!
Снова голос Тэма, по рации.
Девушка рефлекторно открыла глаза, но ничего не увидела. Кожа зудела от пота, стекающего по лбу и щекам. Во рту пересохло до невозможности, он был сухим, как древесина, а язык казался толстым и неуклюжим.
— Зоя, ты меня слышишь?
Она издала утвердительный, каркающий звук. В животе засела боль. Ноги онемели. Зое было холодно — холоднее, чем когда-либо, чем даже в самые ледяные ночи в Тегеране. Холоднее, чем в ядре койперовских тел, летящих сквозь космос. Пот был холодным, разъедал глаза солью. Зоя чувствовала его вкус на потрескавшихся губах.
— Зоя, мне нужно, чтобы ты меня услышала. Слушай меня!
Она кивнула, что было бессмысленно: на мгновение ей почудилось, что она ослепла, и Тэм находится рядом. Но это был всего лишь его голос по рации.
— Зоя, на твоём ремне с инструментами есть радиомаячок. Маячок, Зоя! Помнишь? На твоём ремне. Размером с планшет. Ты можешь его активировать?
Радиомаячок. Но почему? Он же знает, где она. Они даже могут говорить.
— Я не смогу отыскать тебя сам, мне нужна помощь — самая малость. Активируй маячок, и я пойду по нему.
Сигнал Зои дотянется до спутников глобального позиционирования, вернётся к шлему Тэма. Да, это сработает. Вздрогнув от боли, Зоя прикоснулась к разорванному костюму, пальцами ощупывая ремень. Пальцы девушки стали неуклюжими, словно воздушные шарики. На теле появился мох или что-то похожее. Зоя подумала, что обронила маячок в своих бесполезных скитаниях по туннелям — но нет, вот он. Небольшая коробочка, готовая выскользнуть из рук, когда вынимаешь её из чехла.
— Нашла, — выдавила она.
Её голос был хриплым.
— Можешь его активировать, для меня?
Зоя ощупала устройство и нашла на боку утопленную в корпус кнопку. Несколько раз нажала на неё, и маячок заработал.
Он пискнул — короткий тихий звук, дающий понять, что прибор функционирует. И зажёгся огонёк на лицевой стороне, крошечный красный индикатор.
Хоть и слабый, но всё же источник света. Зоя поднесла его к лицу, наслаждаясь вернувшимся к ней зрением. Слабая, драгоценная искорка! Огонёк светил еле-еле, освещал предметы, может, на расстоянии сантиметра от маячка. И впрямь, маячок.
Зоя поднесла к свету руку.
И то, что увидела, ей совсем не понравилось.
— Есть! — воскликнул Тэм. — Сигнал ясный и чёткий. Держись, Зоя. Ждать уже недолго.
Звёзды — или, по меньшей мере, их планеты — были живыми, они переговаривались между собой миллиарды лет. (Напевали друг другу, как поняла Зоя.)
Исис, под видом Дитера Франклина из воспоминаний Зои, запела ей песенку. Колыбельная. Что-то такое ей пели в своё время нянечки, глупые рифмы насчёт побережья. Если поднести раковину к уху, можно услышать шум моря.